Когда-то на юбилее у знаменитого кардиохирурга Давида Иоселиани я оказался за праздничным столом с медицинскими светилами. Мой сосед держался в высшей степени скромно, поддерживал беседу вполголоса, но все ему внимали. Я украдкой поинтересовался у профессора Андрея Сельцовского: кто это? В ответ услышал: «Академик Подзолков — детский кардиохирург от бога!»
Позже узнал: Владимир Петрович сделал невероятное количество операций на сердце впервые в СССР и России, а в Америке крупный медицинский холдинг признал его «человеком года». Лет двадцать назад у него самого возникли проблемы с сердцем, причем он сам себе поставил диагноз. После хирургического вмешательства продолжает делать сотни операций в год.
Когда мы познакомились, помню, спросил: «Какое нужно иметь психологическое состояние, чтобы беседовать с родителями, когда стоит вопрос о жизни и смерти ребенка?» Владимир Петрович ответил не спеша, привычно взвешивая каждое слово: «С родителями важно быть предельно честным. Если я иду на тяжелую операцию, то всегда объясняю родным пациента сложности, с которыми предстоит столкнуться. Рассказываю про все большие риски, никогда не предсказываю проценты успешного исхода — мы их сами не всегда знаем. Но главное, чтобы мы с родителями были союзниками — ведь обратного пути нет. К счастью, в основном операции заканчиваются благополучно…»
Родители самого Владимира Петровича были врачами, причем отец 34 года возглавлял Красноярский медицинский институт, был в Сибири легендарной личностью. Будущий академик Подзолков попал в московскую ординатуру по разнарядке, жил в общаге в Балтийском переулке, штудировал иностранные языки, чтобы читать книги в Ленинке или медицинской библиотеке.
Как-то в разговоре я полюбопытствовал: «Владимир Петрович, почему в Сибирь не вернулись?» Подзолков подробно объяснил: «Я сдал экзамены в аспирантуру в Институте сердечно-сосудистой хирургии — тогда меня убеждали, что это малоперспективное направление. И действительно, была огромная смертность: операций на сердце делалось мало — это сейчас космический скачок в сравнении с теми годами. Защитил диссертацию под руководством величайшего кардиохирурга Владимира Ивановича Бураковского, который руководил отделением врожденных пороков сердца. В Москве у меня не было ни кола ни двора, собирался вернуться в Красноярск. Но Бураковский сказал: «Будешь большим глупцом, если в Москве не останешься». Владимир Иванович помог с пропиской — так я и задержался в столице больше чем на полвека…»
Биография академика Подзолкова, не вдаваясь в медицинские термины, в прямом смысле — история детской кардиохирургии страны. Спрашивал я Владимира Петровича, как он относится к тому, что коллеги называют его гениальным. Было видно, что я своим вопросом Владимира Петровича сильно смутил. Отвечал академик, как будто оправдывался: «Ничего подобного, может быть, я по природе своей трудоспособный. Когда играл в волейбол и баскетбол, при невысоком-то росте, — дома прыгал до умопомрачения… А в профессии жизнь меня научила сражаться до конца за каждого больного. Иногда из таких немыслимых ситуаций пациента вытаскиваешь! У нас тоже чудеса случаются…»
Из случаев, связанных с Владимиром Петровичем, особо трогательной мне показалась история мальчика Алеши, которого он оперировал еще до детского сада. Через десятилетия тот сам стал врачом, работал кардиохирургом в отделении академика Подзолкова, теперь занимается сердечной диагностикой.
Сколько бы мы ни общались с Владимиром Петровичем, ни разу не слышал, чтобы он повысил голос. Стало интересно: в операционной академик Подзолков столь же сдержан, как в жизни? «Меня вообще трудно вывести из себя, — ответил Владимир Петрович. — Иногда, конечно, бесит глупость или вранье — тут я могу сорваться немножко. Что касается операции — это спектакль, где каждый знает свое место и роль. Ты приходишь и делаешь, что ты должен сделать, — стоит полная тишина». Я задал провокационный вопрос: «Как среагируете, если вместо зажима подали другой инструмент?» Но он ответил невозмутимо: «Спокойно скажу сестре, что просил не это. Хотя моя операционная бригада со мной работает давно — таких ситуаций не возникает».
Странно могло показаться, если бы я с сибиряком, выросшим на Енисее, не касался бы в разговорах темы охоты и рыбалки. Тут академик Подзолков всегда оживлялся: «Папа в 12 лет купил берданку, просверленный японский карабин 32-го калибра. Сам катал дробь, собирая в тире свинец, заряжал патроны, пыжи делал, ходил на утку, тетерева, рябчика, однажды с другим оружием на медведя довелось — в Вологде… В выходные дни с друзьями и по сей день вырываемся на летнюю и зимнюю рыбалку».
Друзей у Владимира Петровича много. И истории, связанные с академиком Подзолковым, самые разные.
«Был такой случай на охоте, — вспоминал дважды Герой Советского Союза космонавт Алексей Леонов. — Я пригласил на охоту академиков Подзолкова и Бузиашвили, поставил их рядом. Вместе с нами были опытные стрелки, но я попросил их не стрелять, если зверь выйдет на Володю и Юру. И вот, представьте, лось вышел на них, постоял и ушел. Я со своей стороны его «добрал». Прибегаю, вижу такую картину: академики что-то увлеченно рисуют веткой на снегу, какие-то медицинские схемы…
Если бы они фляжки охотничьи достали и зверя пропустили — я бы еще как-то это понял… Но схемы чертить!
Володя с Юрой мне говорят: «Ты уж не рассказывай никому». А я им в ответ: «Непременно буду всем рассказывать — это же невероятный случай на охоте!» Вот такая увлеченность профессией…»
Друг Владимира Петровича генерал Михаил Носачёв в свое время вспоминал, как собрались они компанией на даче. И сосед Носачёва в какой-то момент застолья, обратив внимание на скромность Подзолкова, поинтересовался: «Почему вы его академиком называете?» Считал, видимо, что академик — это нечто монументальное.
Друзья откликнулись шуткой: «Кличка такая — Академик! Как Доцент в «Джентльменах удачи». Больше всех смеялся сам Владимир Петрович. Дачному соседу так и не стали объяснять, что Подзолков настоящий академик, — все равно решил бы, что его разыгрывают.
«Мне предстояло сделать первую операцию, — рассказывал академик, директор Бакулевского центра сердечно-сосудистой хирургии Лео Бокерия. — По сей день помню фамилию и диагноз пациента. Выделили маленькую операционную — метров десять. А у меня куча оборудования и солнце в окно — развернуться негде. Операция долгая, кровило нудно, здесь остановишь — в другом месте начинается… Дело было уже под вечер. И заходит Володя Подзолков, говорит: «Ну что? Я помоюсь? Постою вместо тебя?»
Никто не зашел. Никто. Все понимали, что это первая такая важная для меня операция, но пришел только Володя. И, конечно, я буду всю жизнь это помнить».
Академик Подзолков обычно смущается от излишнего внимания к собственной персоне, но в юбилейные дни здравиц и тостов не избежать. Предвижу, от волнения он станет вести разговор еще более негромким голосом.
Не беспокойтесь, Владимир Петрович, как бы тихо вы ни говорили, вас всегда все хорошо слышат…