В последние недели декабря практически одновременно можно было прочитать о том, как Китай отметил 40-летие своих реформ, и о том, что россияне ставят рекорды в тоске по СССР. Кто-то скажет, что эти события близки – и там, и там все под красным знаменем. На самом деле это, конечно, принципиально разные вещи. Особенно если оценить их с позиций будущего.
Искать будущее в прошлом – занятие хотя и давно известное, но всегда и везде малопродуктивное. Китай же, наоборот, отмечает успехи в движении вперед, он-то устремлен в будущее, и это будущее, как, впрочем, и настоящее, далеко не канонический социализм, который тепло вспоминают мои сограждане. По имущественному расслоению, а это градус социальной справедливости, фирменного знака социализма, китайское общество хотя и не дошло до российских кричащих образцов, но уверенно опережает европейские страны, и тот факт, что китайские миллиардеры оказываются членами компартии, мало что меняет, кроме бюджета КПК.
Китай идет вперед, а Россия? Всего за 40 лет глыба Китая кардинально изменилась, хотя, конечно, не абсолютно во всем. У нас с трагического для большинства граждан страны спуска советского флага скоро пройдет 30 лет, а результаты в подметки не годятся китайским. Можно что угодно говорить про 1990-е, но Владимир Путин и его команда у власти 18 лет. Тогда что же, все дело в том, что идем не к СССР, как мечтают участники опроса? Или, если серьезно, quo vadis, Россия?
Самое любопытное, что ответить на библейское «куда идешь?» совсем не просто. Россия кружит. Конечно, не в прямом смысле слова. Но сначала был рывок к западным образцам, прежде всего в экономике. С политикой и демократией с самого начала не слишком заладилось, во всяком случае, такой важнейший институт, как независимый суд никогда не был в приоритетах строительства новой России. Потом возникла «суверенная демократия». Власти на самом верху от нее публично отрекались, но именно суверенность стала ключом следующего этапа движения. Суверенность стали принимать лошадиными дозами, на грани отказа от восприятия не только чужих интересов, но и чужого опыта, попытки перенять который сегодня могут трактоваться как уступка диктату, ненужные «поучения» и подрыв все того же суверенитета. Итог – конфликт с развитыми странами, достигший стадии холодной или, как сейчас говорят, гибридной войны. Версия Москвы – потому что Запад не считается с ее суверенитетом и ее интересами. Версия Запада – потому что Москва проводит агрессивную политику.
В результате для Запада Россия – слабая и в чем-то карикатурная версия СССР. Неизменна лишь со времен догорбачевского СССР исходящая от Москвы угроза.
Снова обратимся к Китаю. Разве для него неважен суверенитет или он его слабее отстаивает? Нет. Разница в том, что Пекин строго следует избранной стратегии. Там ставят задачи на длительную перспективу и неуклонно их решают.
А Россия еще недавно рассчитывала на совсем другие отношения с Западом. Что такое амнистия Ходорковского и его немедленный беспрепятственный выезд из страны, как не знак Западу, смысл которого: давайте теснее сотрудничать? А ведь произошло это в декабре 2013 года. Через три месяца случилось воссоединение с Крымом. Это карты из разных геополитических колод. Что произошло между декабрем и мартом? Сочинская Олимпиада, на которой Москва, как считают некоторые конспирологи, рассчитывала на успешные переговоры с западными лидерами. Как выяснилось, напрасно. И киевский майдан, революционное свержение режима, на который почему-то безальтернативно ставила Москва. В любом случае скорость разворота российской политики свидетельствует о том, что долгосрочной стратегии во взаимоотношениях с Западом у Москвы или не было вовсе, или с ней было решено не считаться, резко изменив все на 180 градусов.
Китай же ничто не может сдвинуть с его стратегического подхода, в центре которого наращивание экономической мощи. В скобках замечу: именно это понимание экономики как базиса для политики – пожалуй, главное, что роднит Китай с «научным коммунизмом». Такая стратегия привела Китай к успеху. С ним невозможно не считаться ни в экономике, ни в политике, прежде всего потому, что китайская экономика – вторая в мире.
А что есть за спиной у российской внешней политики, которая больше напоминает не искусство поиска выгодных России компромиссов, в чем, собственно, и заключается профессия дипломата, а соревнование в острословии? Российская экономика по паритету покупательной способности – это 3% мировой экономики. При этом Россия остро конфликтует со странами, на которые приходится примерно 50% мировой экономики. Вот такой расклад сил.
Расчет, если он и был, на то, что Россию решительно поддержит Китай, не работает. Пекин хладнокровно просчитывает условные плюсы, которые в виде российских углеводородов он получит в любом случае, и очевидные минусы в виде вторичных американских санкций, которые затруднят продвижение к стратегической цели – укреплению и модернизации экономики. Российские банки и компании уже столкнулись с тем, что Китай фактически присоединился к западным финансовым антироссийским санкциям.
Конечно, есть пушки как последний довод короля. Но обращение к вооруженной силе как к аргументу в политическом споре, а Россия этот аргумент уже использовала в Сирии, требует очень строгого дозирования: глобальные риски очевидны.
В этой связи любопытно вернуться к опросу, проведенному «Левада-центром». Те, кто сожалеет о кончине СССР, среди причин своей ностальгии на второе место после «развала единой экономической системы» ставят «утрату чувства принадлежности к великой державе». Интересные критерии предлагали составители опроса, но в любом случае возникают ассоциации не только с Крымом и Сирией, но и с «социальными контрактами», которые, как считают политологи, негласно заключают российское общество и власть.
В эпоху заоблачных цен на нефть, контракт выглядел так: общество получает доходы, активно потребляет, предоставляя власти руководить, не слишком утруждая себя развитием свобод. С 2011-го года поддержка власти, однако, стала падать, главное проявление – демонстрации «сердитых горожан». Рост доходов уже был недостаточен, сформировалась потребность в широкой модернизации. В 2014 году «крымской весной» власть представила другой социальный контракт: лояльность и готовность общества на материальные жертвы (доходы стали падать) в обмен на то самое «чувство принадлежности к великой державе». Как показывает «Левада-центр», контракт еще действует, популярность этого чувства высока. «Еще» – потому что социологи фиксируют с мая 2018 года некоторое падение поддержки власти. Последнее снижение доверия к власти – это в какой-то мере реванш холодильника у телевизора.
Все упирается в экономику. И здесь снова имеет смысл обратиться к Китаю. Нужна долгосрочная стратегия и ясная цель. Нынешний экономический потенциал не располагает к тому, чтобы поддерживать над Россией нимб сверхдержавы. Надо в конце концов освобождаться от фантомной хватки СССР, чтобы, как предупреждает глава Счетной палаты Алексей Кудрин, не повторить его судьбу.
Но если сосредоточиться на решении экономических проблем, то каким будет социальный контракт? Александр Аузан, декан экономического факультета МГУ, предлагает в схеме «лояльность к власти и готовность на материальные жертвы в обмен на сверхдержавность» последнюю заменить на обеспечение счастливого и успешного будущего наших детей и внуков.
Увы, это опять аналогия с советским прошлым, в котором наши родители жили, соглашаясь на ущербность настоящего, в ожидании светлого будущего, но все равно счастье детей гораздо ценнее сверхдержавности. Однако у такого контракта есть свои минные поля. Во-первых, нужны четкие и честные вехи на пути его выполнения. Во-вторых, долгосрочность предполагает, что это контракт не для одного президента, а значит – снова неопределенность.
Впрочем, контракт – это для власти. А для будущего необходимо выбираться из «застойной ямы», как охарактеризовал Кудрин сегодняшнюю экономическую ситуацию. Увы, по большинству прогнозов сделать это удастся не скоро. Тем важнее стройная, амбициозная, но выполнимая стратегия.