Министр культуры России предложил отметить 75-летие Победы выходом на экраны фильма «Нюрнберг». «Нюрнбергский процесс — тема, требующая достоверного освещения в отечественном кино», — заявил Владимир Мединский, выступая на заседании оргкомитета «Победа». С главой Минкульта вполне можно согласиться: тема и впрямь раскрыта у нас совершенно недостаточно. Вряд ли, однако, министра, известного своей борьбой с ниспровергателями «святых легенд», приведет в восторг освещение фактов, остающихся в тени.
«Тема эта сейчас исторически полностью приватизирована США, — посетовал Мединский. — Американцы пишут о Нюрнберге как о своей большой победе, роль Советского Союза там фактически сводится на нет». По замыслу министра, к работе над проектом, призванным восстановить историческую справедливость, будут привлечены мировые кинозвезды и специалисты-историки «со всех стран — участников Нюрнбергского процесса». Такой размах потребует, естественно, немалых расходов, поэтому Мединский попросил президента дать соответствующее поручение Минфину. И встретил полное понимание главы государства: «Мне нравится. Хороший проект». В общем, судя по всему, «Нюрнбергу» — быть!
Нельзя, однако, не заметить, что в нашей стране Нюрнбергский процесс поминают сегодня куда чаще, чем в Штатах. Тема буквально не сходит с телеэкранов, уст политиков и чиновников. Причем пределами страны исторический ликбез не ограничивается. «Постоянно напоминаем партнерам о непреходящем значении решений Нюрнбергского трибунала, четко и недвусмысленно давшего квалификацию того, кто во Второй мировой войне выступал на стороне сил добра, а кто — на стороне зла», — заверяет замглавы МИД Григорий Карасин. Тех же, кто продолжает путать стороны света и тьмы, ждет суровое наказание: пять лет назад Уголовный кодекс был дополнен статьей 354.1. «Реабилитация нацизма»: за «отрицание фактов, установленных приговором Международного военного трибунала» можно схлопотать до трех лет лишения свободы.
Такая деятельная и всесторонняя забота о наследии Нюрнберга заставляет предположить, что уж где-где, а у нас материалы процесса изучены, что называется, вдоль и поперек. Но вот парадокс: ни в какой другой стране — учредителе Трибунала его итоги не представлены столь скудно, как в нашем отечестве. Первый советский сборник материалов Трибунала, увидевший свет в 1952 году, состоял всего из двух томов. Наиболее полное из имеющихся на сегодняшний день изданий на русском языке — восьмитомник, издававшийся с 1987 по 1999 год. Для сравнения: англо-, франко- и немецкоязычные версии судебного отчета насчитывают 42 тома. Причем опубликованы они были практически сразу по окончании процесса.
Понятно, что такой выборочный подход объясняется не одной лишь заботой об экономии бумаги: не все документы Нюрнбергского трибунала оказались одинаково полезны для советской власти. А кое-какие продолжают, похоже, оставаться токсичными и для власти российской.
Сказки Катынского леса
Пожалуй, самой неприятной для СССР страницей нюрнбергской истории была неудачная попытка списать на немцев преступление сталинского режима — уничтожение в апреле-мае 1940 года почти 22 тысяч поляков, в основном офицеров, а также чиновников, полицейских и прочих «неисправимых врагов советской власти», захваченных в ходе совместного с Третьим рейхом раздела Польши. Его традиционно называют катынским расстрелом, хотя расстреливали пленных в нескольких местах. Больше всего их, более шести тысяч (в Катыни — 4,5 тысячи), было казнено и захоронено на территории нынешней Тверской области, около села Медное. Но о тех братских могилах мир узнал только в 1991 году. Тайна Катынского леса была раскрыта на полвека раньше — весной 1943-го. И, как известно, вовсе не красными следопытами.
Советские власти предприняли колоссальные усилия, чтобы убедить мировую общественность, что немецкие разоблачения — бесстыдная геббельсовская ложь. Что палачами были фашисты, а большевики-гуманисты здесь совсем ни при чем. Завершающим этапом этой спецоперации стало вынесение катынского дела на «суд народов», как тогда называли Нюрнбергский процесс. Согласно обвинительному заключению, представленному Трибуналу 18 октября 1945 года, подсудимым в числе прочего вменялось в вину убийство в сентябре 1941-го в Катынском лесу близ Смоленска 11 тысяч польских офицеров.
Обвинение подкреплялось материалами так называемой комиссии Бурденко, которая «с неопровержимой ясностью» установила: «Расстреливая польских военнопленных в Катынском лесу, немецко-фашистские захватчики последовательно осуществляли свою политику физического уничтожения славянских народов».
Выводы комиссии Бурденко были озвучены советским обвинением на заседании 13 февраля 1946 года. Расчет Москвы строился на том, что, согласно статье 21 Устава Трибунала, он «будет принимать без доказательств официальные правительственные документы». Однако защитник Германа Геринга Отто Штамер (катынский расстрел инкриминировался прежде всего его подзащитному) попросил Трибунал вызвать свидетелей — в первую очередь упоминавшихся в материалах советской комиссии немецких военнослужащих. И совершенно неожиданно для советских обвинителей, вопреки их протестам большинство судей высказались за удовлетворение ходатайств.
Против был лишь судья от СССР Иона Никитченко, яростно доказывавший, ссылаясь на устав, что доклады правительственных комиссий не могут оспариваться и тем более опровергаться. «В статье 21 сказано лишь о том, как представлять эти документы, но не говорится, что нельзя их опровергать», — возражал на это американский судья Биддл. «Обвинение могло и не касаться вопроса о расстреле в Катынском лесу вторил Биддлу его заместитель Паркер. — Если мы запретим подсудимым прибегнуть к помощи свидетелей, следовательно, мы не предоставим им права на защиту».
Трибунал решил заслушать по три свидетеля от защиты и от обвинения. Советское руководство пришло, понятно, в большое беспокойство. Правительственная комиссия по подготовке и проведению Нюрнбергского процесса, возглавлявшаяся небезызвестным Андреем Вышинским, постановила «подготовить свидетелей» и «подлинные документы, найденные при трупах».
«Подлинные документы», сиречь состряпанные советскими спецслужбами фальшивки, должны были доказать, что расстрелы производились не весной 1940-го, а гораздо позднее. Примечательно, что ключевым исполнителем мероприятий по разоблачению «немецкой провокации» назван министр государственной безопасности СССР — и тоже член «нюрнбергской» комиссии — Всеволод Меркулов. Лучшего специалиста по этой теме и впрямь было трудно найти. Меркулов, занимавший в 1940-м пост первого заместителя главы НКВД, был одним из руководителей операции по ликвидации польских военнопленных.
Список свидетелей, представленных обвинением, включал в себя Бориса Базилевского, бывшего при немцах заместителем бургомистра Смоленска, эксперта-медика Прозоровского и профессора судебной медицины Софийского университета Маркова — члена международной комиссии, организованной немцами. Как именно «готовили» их к процессу сотрудники МГБ, история умалчивает, но что-то подсказывает, что призывами «говорить правду и ничего, кроме правды» свидетелей не мучили. Мучили чем-то другим. В пользу защиты свидетельствовали три офицера вермахта, в том числе — полковник Аренс, командир 537-го полка связи, подразделения, которое, по версии советского обвинения, расстреляло поляков.
Перекрестные допросы свидетелей прошли 1–3 июля 1946 года и, несмотря на меркуловскую «подготовку», ничем хорошим для наших обвинителей не закончились. Защита «доказала несостоятельность советской версии, хотя и не приписала вину советским властям, — свидетельствует в своих мемуарах Татьяна Ступникова, работавшая на процессе синхронным переводчиком с немецкого. — Однако страшный вывод напрашивался сам собой и был косвенно подтвержден решением суда: «За недостатком доказательств не включать дело о катынских расстрелах в приговор Международного военного трибунала». В задачу Трибунала не входил поиск других виновных, пусть даже в тягчайших преступлениях против человечности».
По словам Ступниковой, присутствовавшие на суде советские граждане, «не сговариваясь», назвали 1 июля 1946 года «черным днем Нюрнбергского процесса». «Для меня это был действительно черный день, — продолжает Ступникова. — Слушать и переводить показания свидетелей мне было несказанно тяжело, и не из-за сложности перевода, а на сей раз из-за непреодолимого чувства стыда за мое единственное многострадальное Отечество, которое не без основания можно было подозревать в совершении тягчайшего преступления».
Причем из показаний свидетелей явственно проступали признаки еще одного, куда более масштабного преступления сталинского режима — совершенного уже по отношению к собственным гражданам. «Через десятилетия узнаем мы об огромных массовых захоронениях на территории СССР, но это будет потом, — пишет Ступникова. — А пока в Нюрнберге свидетель Аренс в своих показаниях суду только упомянул о безымянных неглубоких могилах в Катынском лесу, где лежали разложившиеся трупы и рассыпавшиеся скелеты. Судя по состоянию останков, это были наши соотечественники, расстрелянные еще задолго до войны». Как теперь известно, Катынский лес еще с конца 1920-х был облюбован «компетентными» органами как место казни и захоронения «врагов народа».
Словом, вышло, мягко говоря, некрасиво. Но в самом СССР о конфузе мало кто узнал: материалы суда, опровергавшие каноническую советскую версию катынского расстрела, опубликованы, естественно, не были. Более того, поражение было выдано за победу. «Международный военный трибунал в Нюрнберге признал Геринга и других главных военных преступников виновными в проведении политики истребления польского народа и, в частности, в расстреле польских военнопленных в Катынском лесу», — утверждала Большая советская энциклопедия в статье «Катынский расстрел». Этой версии советская власть придерживалась практически до самого своего конца.
Правда, в некоторых публикациях проскальзывали-таки нотки недовольства союзниками, выдававшие, что не все прошло по плану. «Были случаи, когда Трибунал принимал решения (большинством голосов западных судей) в отступление от положений Устава, — сокрушался Марк Рагинский, помощник главного советского обвинителя. — Вопреки Уставу Трибунал… вызвал по ходатайству адвокатов в качестве свидетелей военных преступников, показания которых якобы могли опровергнуть акт расследования Чрезвычайной государственной комиссии о злодеяниях гитлеровцев в Катыни».
Но сегодня-то понятно, что именно «западные судьи», их дотошность и осторожность спасли трибунал от мины огромной разрушительной силы, которую едва не подложили под него зарвавшиеся вожди СССР. Согласитесь, что нынешним российским чиновникам было бы сегодня куда более сложно, если вообще возможно, рассуждать о «непреходящем значении» Нюрнберга, если бы в текст вердикта был включен, как того требовали советские обвинители, катынский эпизод. В этом случае под статью 354.1. УК РФ «Отрицание фактов, установленных приговором Международного военного трибунала» подпадала бы добрая половина человечества. Включая, кстати, и нынешнее руководство России.
Протокольная часть
Об обстоятельствах появления в Советском Союзе пленных поляков на процессе не говорили, хотя даже по меркам того сложного времени ситуация выглядела, мягко говоря, странновато. Не укладывалась в идеологические клише. В самом деле, соседняя страна подвергается фашистской агрессии — и что же делает Советский Союз, оплот мира, прогресса и антифашизма? Нет, он не приходит на помощь истекающей кровью польской армии. Он атакует ее и берет ее солдат и офицеров в плен. После чего заключает с агрессором договор «о дружбе и границах», присоединяя себе половину территории «бывшей Польши». Но победителей, как известно, не судят. Еще до начала процесса союзники договорились не допускать политических выпадов в свой адрес со стороны защиты и не поднимать самим болезненные друг для друга темы.
Было решено, что каждая из стран составит свой список вопросов, не подлежащих обсуждению. Скелеты в шкафу были не только у СССР. Великобритания, например, очень не хотела, чтобы звучала тема «поведения Великобритании во время войны с бурами». Но перечень табу, представленный в Трибунал главным советским обвинителем, был, пожалуй, самым внушительным. Вот он: «1. Вопросы, связанные с общественно-политическим строем СССР. 2. Внешняя политика Советского Союза: а) советско-германский пакт о ненападении 1939 года и вопросы, имеющие к нему отношение (торговый договор, установление границ, переговоры и т.д.); б) посещение Риббентропом Москвы и переговоры в ноябре 1940 года в Берлине; в) балканский вопрос; г) советско-польские отношения. 3. Советские прибалтийские республики».
Тем не менее полностью избежать обсуждения неприятных для СССР вопросов не удалось. Именно на Нюрнбергском процессе мир впервые узнал о том, что небольшую видимую часть советско-германского пакта о ненападении, заключенного накануне Мировой войны, дополняла значительно более пространная «подводная» — секретный протокол, определявший «границы сфер интересов» сторон «в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав прибалтийских государств… и польского государства».
Впервые сенсационная информация прозвучала 25 марта 1946 года. «23 августа в Москве между Германией и Советским Союзом был заключен договор о ненападении, — сообщил в своем выступлении защитник Рудольфа Гесса Альфред Зайдль. — В тот же день… оба государства заключили также тайное соглашение. В этом тайном договоре речь в основном шла о разграничении сфер обоюдных интересов в расположенном между ними регионе Европы». Зайдль сообщил, что в его распоряжении имеется аффидевит, письменные показания, Фридриха Гауса — бывшего руководителя правого департамента германского МИДа, который сопровождал своего шефа, фон Риббентропа, в его поездке в Москву в августе 1939 года и принимал активное участие в подготовке подписанных там документов.
Выдержки из аффидевита Гауса, в котором подробно рассказывалось о переговорах в Москве и о содержании секретного протокола, были зачитаны Зайдлем в ходе допроса Риббентропа, проведенного защитой 28 марта — 2 апреля 1946 года. Глава МИД Третьего рейха полностью подтвердил показания своего бывшего подчиненного, добавив много новых интересных деталей: «Прием, оказанный мне Сталиным и Молотовым, был очень дружественным… Мы обсуждали, что следует сделать со стороны немцев и со стороны русских в случае вооруженного конфликта (с Польшей. — «МК»)… Сталин никогда не обвинял Германию в агрессии против Польши. Если здесь говорят об этом как об агрессии, то вина за это должна лежать на обеих сторонах».
Чуть забегая вперед, замечу, что на том же стоял Риббентроп и в своем последнем слове, произнесенном 31 августа 1946-го: «Когда я в 1939 году прибыл в Москву к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможности мирного урегулирования германо-польского конфликта… Он ясно дал понять, что если кроме половины Польши и Балтийских стран не получит еще Литву и порт Либава, я могу сразу лететь обратно. В 1939 году ведение войны там, очевидно, еще не считалось международным преступлением против мира, иначе как можно объяснить телеграмму Сталина, посланную после окончания польской кампании? Она гласит, я цитирую: «Дружба Германии и Советского Союза, скрепленная совместно пролитой кровью, имеет все шансы стать длительной и прочной».
Не менее захватывающим был рассказ Риббентропа о советско-германском саммите, прошедшем в Берлине 12–14 ноября 1940 года. В гости к Гитлеру тогда пожаловал Вячеслав Молотов, глава правительства СССР и одновременно нарком иностранных дел. По словам Риббентропа, в ходе этих переговоров Третий рейх предложил СССР присоединиться к Тройственному пакту — военно-политическому союзу Германии, Италии и Японии. И московский гость отнесся к этой идее с большим интересом. По версии Риббентропа, сделка сорвалась лишь из-за чрезмерных аппетитов советского руководства. Москва настаивала, в частности, на включении в свою «сферу интересов» всей Финляндии, Болгарии, а также зон проливов, соединяющих Балтийское и Северное (Скагеррак и Каттегат) и Черное и Средиземное моря. На берегах Дарданелл, то есть на территории Турции, Советский Союз рассчитывал обзавестись своей военно-морской базой.
Риббентроп не врал: позднейшие исследования подтвердили его показания. Но сказать, что его заявления произвели эффект разорвавшей бомбы, было бы большим преувеличением. По понятным причинам к словам подсудимых на этом процессе не принято было относиться с большим почтением и доверием. Собаки, мол, лают, ветер носит. Намного больше хлопот Москве доставил доктор Зайдль, не оставлявший попыток доказать, что в польском вопросе СССР действовал заодно с Германией.
В конце концов в его руки попала фотокопия секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении, которую он не замедлил предъявить Трибуналу. Но Зайдль «отказался сообщить, от кого он ее получил, — отмечает историк Наталья Лебедева, один из наиболее авторитетных специалистов по этой теме. — В результате Трибунал запретил оглашать текст этого документа и последовательно придерживался данной позиции». По существу, суд поддержал главного советского обвинителя Романа Руденко, назвавшего фотокопию «фальшивкой, не имеющей никакой доказательной ценности».
Однако скандал все-таки разразился: 22 мая 1946 года текст секретного протокола был опубликован американской газетой St. Louis Post-Dispatch. Что, кстати, подтверждает версию Зайдля о происхождении документа. Согласно стенограмме процесса, отвечая на соответствующий вопрос судей, адвокат ответил, что получил фотокопию от «кажущегося надежным человека из одной из союзных держав». Сам Зайдль, как явствует из опубликованных им много лет спустя мемуаров, склонялся к тому, что «ему подыграли с американской стороны, а именно со стороны обвинения США или американской секретной службы».
А на следующее утро, 23 мая, в Нюрнберге при крайне странных обстоятельствах погибает помощник Руденко Николай Зоря, отвечавший за представление доказательств о нападении Германии на Советский Союз. По официальной версии, из-за неосторожного обращения с оружием, во время чистки личного пистолета. «В эту версию, конечно, никто поверить не мог, — вспоминала Татьяна Ступникова. — Кому придет в голову чистить оружие перед уходом на работу?.. Что касается меня, то я с самого начала и по сей день уверена, что это если не убийство, то в лучшем случае вынужденный уход из жизни».
Мотивом же, по убеждению свидетельницы событий, была все та же история с секретным протоколом, выставившая «миролюбивую советскую внешнюю политику» в крайне неприглядном свете. Москва начала поиски виновных в провале, которые длились очень недолго. «Был возможен, — писала Ступникова, — лишь один ответ: виноваты обвинители. Они не смогли заткнуть рот защитникам, свидетелям и подсудимому Риббентропу… Необходимо было срочно найти одного во всем виноватого и убрать его аккуратно, без шума, не привлекая внимания мировой общественности, не прерывая заседаний Трибунала, но ясно намекая нашим юристам, что в таких делах оступаться не полагается. Очевидно, что подручные Берии в Нюрнберге успешно справились с этой ответственной задачей».
Той же точки зрения придерживается историк Лебедева. Правда, убийство она все-таки исключает. По данным Лебедевой, после того как тема секретных протоколов прогремела на процессе и за его пределами, Зорю вызвали в Москву. Причем он был очень напуган этим вызовом. Судя по всему, генерал решил не дожидаться обвинений во вредительстве и измене. И сам вынес себе смертный приговор.
На ход процесса все это, однако, никак не повлияло. В начале июня Трибунал отклонил ходатайство Зайдля о приобщении фотокопии секретного протокола к делу и тем самым окончательно закрыл вопрос. Иного трудно было ожидать. «Мы рассматриваем здесь дело немецких военных преступников, а не внешнюю политику других государств», — заявил в ходе прений Роман Руденко. И был абсолютно прав.
Что такое плохо
Об этих эпизодах процесса сегодня в России предпочитают не вспоминать. Зато очень часто говорят о том, чего не было. «Бандера и Шухевич являлись пособниками Гитлера и были, как и им подобные, осуждены Нюрнбергским трибуналом», — рефреном звучит в выступлениях российских официальных и неофициальных лиц. К слову, вышеприведенная цитата взята из сравнительно недавнего — ноябрь 2018 года — выступления министра иностранных дел России Сергея Лаврова.
Но министр ошибается: ни Бандера, ни Шухевич, ни организации, которые они возглавляли, в приговоре Международного военного трибунала не значатся. И, следовательно, не могли быть им осуждены. Предметом этого суда, повторим слова Романа Руденко, являлось «дело немецких военных преступников», причем преступников высшего ранга. Более мелкая дичь интересовала нюрнбергских прокуроров, защитников и судей лишь постольку, поскольку подтверждала — или опровергала — деяния крупного зверя.
В этом смысле определенный интерес к Бандере и бандеровцам на процессе действительно был проявлен. Однако утверждать, что в материалах Трибунала они предстают «сертифицированными» пособниками Гитлера, — значит, сильно грешить против истины. Информация на этот счет, как принято говорить в подобных случаях, неоднозначна.
В пользу версии о пособничестве говорят представленные советским обвинением письменные показания полковника Штольце, одного из руководителей немецкой военной разведки и контрразведки (абвера). Рассказывая о ходе подготовки Германией войны против СССР, Штольце, в частности, показал: «Мною лично было дано указание руководителям украинских националистов, германским агентам Мельнику (кличка Консул-1) и Бандере организовать сразу же после нападения Германии на Советский Союз провокационные выступления на Украине с целью подрыва ближайшего тыла советских войск…»
Однако документ с кодом 014-USSR, то есть также представленный советской стороной, дает совершенно иную картину отношений между немецкими нацистами и украинскими националистами. Оперативный приказ управления имперской безопасности (СД), датированный 29 октября 1941 года, гласил: «Достоверно установлено, что на территории рейхскомиссариата движение Бандеры готовит мятеж с конечной целью создания независимой Украины. Все участники движения Бандеры должны быть незамедлительно задержаны и после подробного допроса под видом мародеров без малейшей огласки ликвидированы». И это далеко не единственный «нюрнбергский» документ, аттестующий украинских националистов как врагов рейха.
Причем нельзя сказать, чтобы слова у гитлеровцев так уж сильно расходились с делами. Можно, конечно, спорить о масштабах немецких репрессий против украинских националистов, но полностью отрицать их невозможно. Были и аресты, и расстрелы. Все это, конечно, не позволяет считать бандеровцев невинными агнцами, безгрешными жертвами нацизма. Их, мягко говоря, тоже есть в чем обвинить, Нюрнберг их совершенно не реабилитирует. Но утверждать, что Международный военный трибунал осудил Бандеру, — это такая же историческая фальшь, как и отрицание преступлений украинских националистов. Нельзя бороться с фальсификацией истории с помощью фальсификаций.
Скажет ли фильм «Нюрнберг» новое слово в осмыслении этих исторических событий? Теоретически шанс есть, но лучше, право, было бы осветить тему, опубликовав наконец полную версию материалов процесса на русском языке. Проще, дешевле и, главное, намного продуктивнее с точки зрения познания истины. Да и с точки имиджа тоже. Достаточно странно выглядят призывы не забывать о Нюрнбергском трибунале из страны, которая сама очень боится вспомнить о нем «лишнее».
Есть, впрочем, основания полагать, что целью продюсируемого министром культуры проекта являются вовсе не поиски исторической правды, а реновация «святых легенд» — исправленное и дополненное издание советской канонической версии истории под новой яркой суперобложкой. Не просто «Нюрнберг», а «Нюрнбергнаш!». В то время как он совсем не «наш». И не «их». Главный и действительно непреходящий итог Нюрнбергского трибунала — четкая граница, отделившая допустимое в международных и просто человеческих отношениях от темной, инфернальной, запретной зоны.
Нацистский режим целиком помещался по ту сторону этой демаркационной линии, поэтому квалификация деяний его столпов и подручных никаких трудностей ни тогда, ни потом не вызывала. Обыкновенный фашизм. Намного сложнее с самими судьями. Если исходить из строгих критериев, заданных Трибуналом, силы, его учредившие, тоже нельзя считать стопроцентно светлыми. Каждому есть в чем каяться. Если же считать, что Освенцим и Бабий Яр — беспредельное зло, ад, сотворенный нелюдями, а Катынь, Бутовский полигон, британские концлагеря в Южной Африке, Хиросима и Сонгми — это «с кем не бывает», то, значит, Нюрнберг и впрямь ничему нас не научил.