Многие помнят эту игру — шуточную беседу, когда на вопросы (любые, какие позволяет воображение) нужно осмысленно отвечать, не используя определенные слова. Вводная звучала так: «Да» и «нет» не говорите, черный с белым не берите — вы поедете на бал?» — для продвинутого уровня еще и запрещались слова с буквой «р». Ну а дальше изощряйтесь как можете!
Теперь представьте, что вам предлагают сыграть в другую игру — сложную и очень скучную, где преамбула звучит наоборот: «Да» и «нет» говорите, черный с белым берите — вы готовы к ЕГЭ по литературе?» Ну, или ОГЭ по русскому языку.
Эта альтернатива не делает игру интереснее. Да — нет. Черное — белое. С позицией автора согласен — с позицией автора не согласен. Впрочем, нет, не соглашаться с позицией автора на экзамене опасно. Я проиграла.
А вот, например, одна учительница-словесница тоже проиграла — на апелляции, когда ее дочери сказали: фраза «чтобы победу одержал целый народ, людям надо объединяться и бороться вместе» — это речевая ошибка. Вы не найдете эту ошибку. Я не найду эту ошибку. Эксперты — найдут. Видимо, на то они и эксперты.
Теперь та же учительница пишет: «Кое-что о сочинении на ЕГЭ по русскому языку. На семинаре, который проводил председатель экзаменационной комиссии, нам дали «рекомендации». Первое: нельзя писать «Автор поднимает проблему», надо «выдвигает или ставит»… Второе: запретили писать «в данном тексте» или «в данном для анализа тексте»… Третье: запретить выпускникам писать очень много, оптимально — 250–300 слов. Обосновано тем, что в больших сочинениях больше ошибок, да и экспертам читать слишком много. Четвертое: запрещено писать «В заключение хочу сказать…» Рекомендованы новые клише для сочинения: «Эту проблему автор текста рассматривает на примере…», «Для сравнения обратимся ко второму примеру…», «Сравнивая два примера, мы приходим к выводу…» В общем, как я понимаю, все рекомендации сводятся к замене старых шаблонов на новые».
Коллеги-учителя стали делиться своим печальным опытом. Оказалось, что проблему нельзя не только поднимать, но и затрагивать. При этом год назад проблему поднимать еще было можно, а два года назад это даже рекомендовалось. Кроме того, баллы могут снять за то, что ученик сформулировал проблему в виде вопроса. А могут и не снять. Но вопрос поднимать можно, а проблему — нельзя, так что лучше не рисковать, чтобы не запутаться.
Я понимаю, дорогие читатели, что эта странная игра кажется вам скучной и ханжеской. Но в нее обязаны играть наши дети. Так их учат родному русскому языку. Их родной язык сведен к набору ограничений. Написание сочинений на родном языке сведено к заучиванию, как нельзя писать на ЕГЭ (ОГЭ), потому что так нельзя писать на ЕГЭ (ОГЭ). «Подстраивают сочинение на родном языке под критерии эссе по иностранному языку», — написала еще одна учительница.
Возможно, вы возмущены, и вам кажется, что во всем этом нет никакого смысла. Это не так. Смысл в этой кафкианской экзекуции видят даже многие учителя. Во-первых, по шаблону сочинения проверять проще, а некоторые скажут, что только так и может быть достигнута справедливость. Во-вторых, и учителя не всегда готовы читать длинные тексты, а что длинные тексты увеличивают вероятность ошибки — с этим ведь не поспоришь! В-третьих, у учителей тоже есть слова, которые они не одобряют, — и словесники (хорошие!) самостоятельно включились в игру «составь список слов, запрещенных к употреблению в школьных сочинениях по литературе».
В списке с блестящим сарказмом, но вполне всерьез ученикам не рекомендуется писать слова «автору удалось передать» — и еще кучу всего не рекомендуется писать бедным ученикам. Каждый самоутверждается как может.
Наконец, есть и в-четвертых. Медузой Горгоной русских школьных сочинений являются словари сочетаемости. Если в словаре написано, что проблему можно ставить — значит, можно ставить. Если в словаре не написано, что проблему можно поднимать, — значит, поднимать ее нельзя. Логично, Ватсон?
Теперь давайте посмотрим, к чему приводит этот мартышкин труд. Я несколько заострю выводы: не хочу сказать, что он приводит к этому всегда, и что тот, кто научился образцово играть в скучную игру «ЕГЭ-сочинения», уже больше никогда не сможет написать ничего живого. (Будем оптимистами!) Но тем не менее.
Предположим, что методические материалы для словесников пишут и ученические судьбы вершат самые что ни на есть подкованные в ЕГЭ и ОГЭ эксперты. Образцы речевой грамотности, владыки стиля. Процитирую две фразы из их трудов. «Являясь продуктивным видом речевой деятельности, говорение в школе развивается в русле коммуникативной компетенции, которая формируется на базе лингвистической и языковой компетенций». Или вот еще: «КИМ ВПР позволяют осуществить диагностику достижения предметных и метапредметных результатов обучения, в том числе овладение межпредметными понятиями и способность использования универсальных учебных действий (УУД) в учебной, познавательной и социальной практике». Это выдержки из официальных материалов ФИПИ. Много ли вы поняли из этих «стилистически безукоризненных» формулировок?
Могут сказать, что я придираюсь. Что это стиль официальных рекомендаций, он таким и должен быть. А я отвечу, что, во-первых, — нет, не должен. Он должен быть понятным, прозрачным. А во-вторых, любой, кто когда-либо слышал, как говорят чиновники от образования, мог убедиться, что с канцеляритом и речевыми ошибками они близкие друзья. Скажем прямо: люди, которые учат учителей, как им учить детей правильно писать, — зачастую сами говорят неправильно, пишут клишированно и мутно.
Но есть и кое-что похуже: распад иерархии способностей. Увлекшись поклонением словарям сочетаемости, мы упустили из виду, что выражать мысли коряво (не имею в виду клише и вкусовщину! даже вправду коряво!) — это все же лучше, чем вовсе не иметь мыслей. Мы предпочли не замечать использования клише не вместе с мыслями, а вместо них. И еще: коряво выражать мысли по поводу прочитанного — гораздо лучше, чем не понимать прочитанное. Но корявость отследить легче, чем понимание, клише учесть легче, чем мысль, — и иерархия способностей перевернулась.
Это началось давно. В нашумевшей в свое время книжке «Русский язык на грани нервного срыва» знатный лингвист Максим Кронгауз описывал своих студенток (это РГГУ, студентки-гуманитарии), которые с трудом понимали смысл кинорецензий. Точнее, так: они делали вывод о фильме, опираясь на «красивые» и «некрасивые» слова в рецензии. Кронгауз решил не считать это большой проблемой, поскольку коммуникативная задача-то была выполнена, какой-никакой вывод о фильме сделан!
Что ж, сегодня и оценка экзаменационных сочинений зачастую сводится к подсчету правильных и неправильных слов. Задача выполнена? Учить пониманию трудно, но разучиться-то — легче!
Но даже и это не главное. На всем пространстве нашей страны единственной настоящей и всеобщей скрепой остался русский язык. Это не значит, что он «гарантирует от всего», — но если мы утратим эту драгоценность, мало нам не покажется. Сегодня в школах эта живая вода превращена в засушенный гербарий, и зачастую нет предмета более скучного, чем живой великорусский язык. Нет учебников более занудных, требований более формальных — непонятных и русским детям, и паче того — нерусским. Прививать любовь к русскому языку, родному и неродному, учить жизни в стихии русского языка — не это ли должна делать российская школа? И если нет — то зачем тогда она?
Это первое, что необходимо сделать: вернуть в школу ее настоящий смысл.