У Великой Победы несколько символов. Перед вами один из них. Фотография этой девушки, которая в мае 1945‑го регулировала движение военной техники в Берлине на Александерплац, недалеко от Рейхстага, облетела весь мир.
Военный корреспондент ТАСС Евгений Халдей щелкнул затвором «Лейки», и ефрейтор 87‑го отдельного дорожно-эксплуатационного батальона Мария Шальнева (Ненахова) попала в историю, стала символом Победы.
Снимок попал не только на страницы центральных газет, но и во многие фотоальбомы мира, посвященные Второй мировой войне, а также в учебники.
О героическом фронтовом пути своей мамы и ее послевоенной жизни рассказали «МК» ее дочь, авиастроитель Людмила Мироновна, и сын, декан геологического факультета Воронежского государственного университета, профессор Виктор Миронович.
«Из-за ранения до апреля 43‑го не снимала шапку»
— Мама — из деревенских, родилась в селе Средняя Лукавка Грязинского района, тогда еще Воронежской области, — рассказывает дочь Марии Шальневой, Людмила. — Когда началась война, ей было только 17. Деревня опустела, всех мужчин по 1914 год рождения включительно забрали на фронт. Мама работала в колхозе. Когда в 1942 году из района в сельсовет пришла разнарядка отправить четырех девушек в распоряжение военкомата для мобилизации в армию, кто был половчее, попрятались, чтобы избежать повестки. А мама была очень совестливая, ответственная, считала: раз зовут служить — значит, она нужна фронту.
Сообщения Совинформбюро были тревожные. Немцы заняли Донбасс, рвались к Волге, планировали захватить Сталинград и Астрахань.
— Мама с подругами в пешем строю шли на восток. В Борисоглебске они узнали, что их ждет 87‑й отдельный дорожно-эксплуатационный батальон. Он входил в 62‑ю армию, которой командовал генерал Чуйков. Мама вспоминала, как комбат с одной шпалой в петлице сказал, что армия ведет героические бои в Сталинграде, их задача — обеспечить безостановочное движение военной техники, боеприпасов и воинских частей на передовую.
Вчерашняя школьница Маша стала красноармейцем Шальневой.
— Мама рассказывала, что, надев форму, они сразу стали почти неотличимы друг от друга. Ботинки выдали 43‑го размера, других у старшины не нашлось. Уже на второй день начались занятия. Они изучали строевой устав, осваивали винтовку и автомат. У мамы в школе преподавали военное дело. К тому моменту она уже умела отлично стрелять.
Перед дежурством командир роты провел инструктаж: автомашины, следующие в сторону линии фронта, не проверять, те, что идут с фронта, — досматривать. В них могли быть дезертиры, шпионы и диверсанты. По первому требованию водитель обязан был предъявить путевой лист с указанием маршрута следования и наличие перевозимого груза. Если машина покажется подозрительной, следовало нажать на сигнальную кнопку. Сигналы передавались на следующее КП и в охранный отряд роты.
Под Хопром Машу Шальневу ранило.
— Их запасной полк размещался тогда в районе станции. Налетела немецкая авиация и стала бомбить пути, — рассказывает Виктор Миронович Ненахов. — Мама с подругами бросились в ближайший лес. Одна из бомб угодила в дерево, его обломки попали ей в голову. Две недели мама провела в госпитале, ей сделали операцию. Вернувшись в свою часть, первое время она стеснялась своей стриженой головы. До апреля 43‑го она старалась не снимать шапку-ушанку. На всю жизнь у мамы остался шрам. После войны она все время прикрывала его волосами.
Кровь, пот, боль, слезы — всего Марии Шальневой досталось в войну с лихвой. Девчонки-регулировщицы указывали направление движения армии и военных грузов к различным «хозяйствам» — так называли крупные воинские соединения. В распутицу, бывало, подкладывали бревна под колеса машин. Приходилось выслушивать от водителей и ругательства, когда они пытались подсадить к ним в кабины раненых.
— Мама вспоминала, что и дожди их поливали, и снег колючий бил в лицо. Погода, непогода, день, ночь — стой на посту, — рассказывает Людмила Мироновна. — Из выданных вместе с ботинками обмоток, длинных эластичных трикотажных лент, они шили себе теплые чулки. Заступали на дежурство и в разбомбленных городах, и в лесу, и в голой степи, где рядом рыскали волки и одичавшие собаки. Ночевать им приходилось на оставшихся от домов печках или в лучшем случае в погребах. Та первая армейская осень ее многому научила: страх, конечно, совсем не исчез, но она перестала отчаянно трусить по каждому поводу.
Фронтовые регулировщицы, направляя транспортные потоки, вертелись на месте волчком, недаром их прозвали в войсках «балеринами».
Днем они задействовали желтые и красные флажки, а вечером вооружались трехцветными фонарями. По нормативам смена должна была длиться четыре часа, но стоять им приходилось и по шесть, и по восемь часов. Спасало жизнелюбие и чувство юмора. Девчонки-регулировщицы поддерживали друг друга шутками.
Однажды у Марии Шальневой появилась возможность уйти «с большой дороги». Начпрод батальона, старший лейтенант Подрезов, предложил ей должность кладовщицы. Нужно было учитывать расход-приход продуктов. Сначала девушка обрадовалась: и тепло, и свободное время появилось. Но вскоре Маша заметила, что начальник мухлюет, предлагает ей «подмахнуть» документы с вымышленными фамилиями, тем самым списав образовавшиеся остатки. Ефрейтор Шальнева возмутилась: «Но мы ведь их не кормили!» — и отказалась подписывать фиктивные бумаги. Вернулась обратно в регулировщицы.
Не пошла она на поводу и у лейтенанта из особого отдела, который предложил ей стать информатором. Мол, время тревожное, иной раз человек ведет безобидные разговоры, а копни поглубже — враг, в трудную минуту от него можно ожидать чего угодно. Таких людей нужно выявлять. Мария от сотрудничества отказалась, сказала как отрезала: «Доносить не привыкла!». Потом всякий раз вздрагивала при встрече с особистом. Но репрессий не последовало.
«Эх, дороги — пыль да туман…»
С зимы 43‑го их отдельный 87‑й батальон шел только на запад.
— Мама вспоминала, что вперед шли сотни машин — «газики» и ЗИСы, колонны солдат, артиллерийские и танковые части. Навстречу двигались санитарные машины с ранеными, колонны пленных немцев. Дорога — сплошная слякоть осенью и весной, столбы пыли летом, снежные заносы зимой. Рядом ревели моторы, кричали водители, свистели шальные пули.
В Ивановке их 8‑ю гвардейскую армию посадили в эшелоны и перебросили в зону боевых действий Первого Белорусского фронта.
— Летом 44‑го, под Барановичами, они попали под сильную бомбежку. Налеты авиации не были редкостью, их батальон располагался, как правило, километров в пятнадцати от линии фронта. Но в тот момент мимо шла танковая колонна, фашисты решили ее разбомбить, — рассказывает Виктор Миронович. — Мама вспоминала, что у пикирующих «Юнкерсов» был характерный вой. Один налет сменялся другим. В батальоне у них тогда было много потерь. Мама с подругами прятались в воронки, простодушно думая, что бомбы не попадают в одно место два раза. После тех налетов она убедилась, что попадают, да еще как.
В Польше, по воспоминаниям Марии Шальневой, Красной Армии откровенно побаивались и большой любви к людям в солдатских шинелях не испытывали. С цветами и хлебом-солью их никто не встречал.
— Мама вспоминала, как их батальон перебрасывали поближе к передовой. На раскисших, разбитых техникой дорогах лучшим и самым надежным средством передвижения был мощный тягач, тянувший за собой крупную платформу, на которую забирался личный состав взвода, — делится Людмила Мироновна. — Однажды они с девчонками-регулировщицами сильно промокли, штаб определил их на ночлег в хуторе Ямань в дом к одинокой женщине. Однако хозяйка отказалась пустить их в дом, объяснив, что она начинает ремонт. Одной из маминых подруг пришлось передернуть затвор автомата. Только после этого хозяйка посторонилась и пропустила промокших девушек в дом.
В июле 44‑го 8‑я гвардейская армия подошла к Висле. Тогда, на переправе, погибла Машина подруга Катя Родина. Когда началась бомбежка, девушка дежурила на мосту. Взрывной волной ее сбросило в воду, а плавать Катя не умела. Спасти девушку не удалось.
— Мама вспоминала, как при налете немецкой авиации погибла Нина Ефремова. А на переправе через Одер наш танк задавил регулировщицу Наташу Сизову. Когда началась бомбежка, переправу закрыли. Один из танкистов не выдержал, рванул через мост и сбил девушку насмерть. Мама говорила, что эта нелепая смерть всех их тогда сильно потрясла.
Сама Мария Шальнева чудом уцелела при форсировании Вислы. Танки, артиллерию и пехоту переправляли на противоположный берег на плотах и паромах. Река бурлила от вражеских снарядов и мин. Стоял сплошной гул и грохот. К непрерывным обстрелам дальнобойной артиллерии добавились удары фашистской авиации. Прикрывала переправу штурмовая рота, которая смогла прорвать оборону немцев и захватить небольшой плацдарм.
«Война не отменяла чувств»
Война косила и калечила людей, но она не могла убить чувства. Жажда жизни брала свое. К молодым девчонкам-регулировщицам было повышенное внимание.
Миловидная Маша Шальнева нравилась многим. Старший лейтенант Виталий Бурцев подкармливал ее американской тушенкой. Приходил к ней на пост, передавал через подруг сгущенку и другие консервы.
— Мама вспоминала, что им с девчонками все время хотелось есть. Регулировщиц кормили по третьей категории — с голоду не умрешь, но сыт не будешь. А мама почти с первых дней своей военной службы была еще и донором. Сначала после каждого забора у нее кружилась голова, сдавали они по четыреста граммов крови. Так что консервы старшего лейтенанта были очень кстати.
В ноябре 44‑го за Машей стал ухаживать капитан Николай Захвалов. Его дорожно-строительный батальон располагался по соседству. Новый, 1945 год они встретили вместе.
— Они с мамой подружились. Николай был офицер, инженер. Он стал настаивать, чтобы они поженились, но мама была настроена категорично: только после войны, — рассказывает Людмила Мироновна. — Потом Николая перевели в другую часть. Позже выяснилось, что у него есть ребенок. Когда их часть была на Украине, он переспал с женщиной, про которую потом забыл. Но она упорно его разыскивала, наконец нашла и сообщила, что у Николая родился сын, ему идет второй год. Узнав об этом, мама перестала отвечать на его письма.
Тем временем в середине апреля 45‑го на Первом Белорусском фронте наступило короткое затишье. Фронт готовился к решительному штурму: впереди был Берлин.
— Мама вспоминала, что дежурить на дорогах стало легче, не было постоянных налетов фашистской авиации, потока беженцев, прекратились обстрелы. Они ночевали уже не в землянках и погребах, а в аккуратных домиках немецких крестьян и в городских квартирах, брошенных хозяевами.
На запад шли колонны машин: чувствовалось, что готовится наступление.
— В самый разгар сражений за Берлин маме пришлось дважды в течение месяца сдавать кровь. Потери были большие, доноры все были на учете. Однажды в полевой госпиталь привезли тяжелораненого лейтенанта. Нужно было сделать ему срочное переливание. Одна из медсестер вспомнила, что рядом стоит батальон, в котором наверняка есть доноры. Послали связного — выяснилось, что все семь доноров только недавно сдали кровь. Помочь умирающему лейтенанту вызвалась мама. Потом он ее разыскал, долго благодарил за спасение, даже прослезился при этом.
Все чувствовали, что победа не за горами. 2 мая на 11 утра была назначена церемония официальной капитуляции берлинской группировки немецких войск.
— В центре города, на Александерплац, ожидалось большое скопление людей — мимо поверженного Рейхстага, здания рейхсканцелярии и Бранденбургских ворот должна была проследовать колонна пленных гитлеровцев. А пост на Александерплац находился в зоне действия маминого батальона. Ей в соответствии с графиком дежурств предстояло заступить на пост с 11 до 13 часов. Однако по распоряжению штабного начальства мама с самого утра вышла на дежурство. Ее посчитали самой достойной. В личном деле у нее были одни благодарности. К тому же за годы войны она сдала 12 литров крови. В тот исторический день, 2 мая, около мамы остановился «Виллис», из которого выпрыгнули два офицера. Один из них был поэт Евгений Долматовский, второй — фотокорреспондент ТАСС Евгений Халдей. Он вытащил фотоаппарат, стал маму фотографировать. И все время просил улыбнуться. Мама на самом деле была очень серьезной женщиной. Так, с подачи фронтового корреспондента, она и попала в историю. Снимок напечатали в «Красной звезде», а потом и в других центральных газетах.
9 мая встретили Победу.
— Это был настоящий праздник, бойцы плакали от счастья, радовались, что остались живы. Мама отпросилась у комбата и отправилась к Рейхстагу, чтобы расписаться на его стенах. Снизу все стены были исписаны. Словно на географической карте, мелькали города: Москва, Смоленск, Калуга, Киев, Вологда, Казань, Ташкент… Мама нашла свободное местечко и вывела: «М.Шальнева, Воронеж».
После победы батальон Марии Шальневой остался на некоторое время в Берлине. Формировалась оккупационная группа войск. Девушки-регулировщицы на дорогах указывали путь воинским колоннам. Мария вместе с тремя подругами разместилась в квартире в доме на окраине Берлина.
— Хозяйка квартиры была молодая женщина Марина Брокк. Муж у нее был офицер, погиб на нашем фронте. Но ненависти к русским у нее не было. Однажды она пригласила маму в театр. Дала ей свое платье, шелковые чулки, туфли и широкополую шляпу. Оперетта произвела на маму неизгладимое впечатление. Они даже пошли и сфотографировались на память с фрау Брокк. Но потом один из сослуживцев посоветовал маме убрать со снимка немку. Сказал, что найдутся люди, которые обвинят ее в связях с противником. Мама взяла ножницы и отрезала Марину Брокк. Но годы спустя жалела об этом.
В июле сорок пятого пришел приказ о демобилизации. Мария Шальнева увозила с фронта благодарственную грамоту, подписанную Жуковым, орден Отечественной войны второй степени, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией».
Соседка в поезде удивлялась, глядя на плачущую фронтовичку. Уцелела в войну, грудь в медалях, а слезы льет рекой. А у Марии перед глазами стояли те, кто был рядом три военных года, но так и не дожил до победы.
— Регулировщицы гибли под артиллерийскими обстрелами, от случайных выстрелов. А одна из маминых подруг — Лиза Фурсова, погибла в Берлине от пули снайпера 7 мая 45‑го.
* * *
После возвращения домой Мария Шальнева работала в грязинском райфинотделе. А приехав на ноябрьские праздники домой, встретила свою судьбу.
— Папа, Мирон Ненахов, на фронте не был. Он занимался самолетостроением, работал на Воронежском заводе, который в войну эвакуировали в Саратов. Отцу дали бронь, — рассказывает Виктор Миронович. — Осенью 46‑го он взял отпуск и приехал в родную деревню. В доме своей знакомой увидел маму и влюбился! Она ответила ему взаимностью. В июле они сыграли свадьбу. Через год, в 47‑м, родилась моя сестра Люда, а в 1951 году на свет появился я. А вскоре родители перебрались в Воронеж, где до самой пенсии работали на авиационном заводе.
В доме у Марии Шальневой долго хранились трофейные часы, которые ей подарил на войне один из сержантов, и дамский велосипед, привезенный из Германии.
— Часы были ценные, принадлежали немецкому генералу, которого убили на Сталинградском фронте. Когда родители начали строить дом, они их продали, как и дамский велосипед, — рассказывает Людмила Мироновна.
День Победы был у Марии Шальневой одним из самых любимых праздников. 9 мая она встречалась со своими сослуживцами.
— Мама была очень скромным человеком. Героем себя не чувствовала, считала, что была одной из многих, кто уничтожил фашизм.
Бравой регулировщицы не стало в 1997 году.
Сейчас внуки ходят с портретом бабушки в «Бессмертном полку». А внуков у нее целых девять!
Бывая в командировках в Москве, Виктор Миронович Ненахов встречается глазами… с мамой. Она смотрит на него с плакатов. Красивая, молодая, бесконечно родная, ставшая для миллионов людей одним из символов Победы.